Афанасий Коптелов - Дни и годы[Из книги воспоминаний]

Рядом стоял второй самолет, на борту которого была несмываемой краской нарисована пчела. Тучин пожалел, что на их самолете не догадались изобразить пчелу, ведь их пасека помогла купить самолет.

В строю стояли летчики, которым доверялись самолеты, купленные колхозниками. Командир сказал, что самолет "Политотделец" вручается летчику Юрченко, на счету которого уже шесть сбитых самолетов противника.

Тучин правой рукой, прислонил колхозное знамя к крылу, левой провел по фюзеляжу, будто погладил коня, отправляемого в поход, потом обнял летчика Юрченко. Затем его обнял Алексей Быков:

— Может моего сынка там встретите, скажите: благословляю на славные дела!

Валя Пьянкова, привстав на цыпочки, поцеловала летчика в щеку:

— А моя бабушка перекрестила бы по-христиански! Вот ее благословенье.

С разрешения командира колхозники друг за другом взбирались в кабину, трогали рычаги управления.

Из-за мороза митинг устроили в столовой, где уже был накрыт обед.

На другой день Тихон Никитич запряг лошадку и отправился в поля посмотреть, хорошо ли снег закрыл озимые. Над головой гудели в небе два самолета. Один на длинном тросе увлекал за собой полосатую мишень, а второй, подлетая то с одной, то с другой стороны, бил из пулемета короткими очередями.

«Новенького учат! Может, нашего! — подумал Тихон Никитич. Ему вспомнилось, как в березовой роще скворцы-родители подгоняли слетышей, учили подниматься в небо. — Может, за этими посматривают с аэродрома: хорошо ли стреляют? Метко ли? Видать, метко. Вон сбил мишень-то. Ладно ли? Похвалят ли? Может, еще бы покружился, пострелял бы сверху.

А на снегу что-то поблескивало. Вон еще и еще…

— Гильзы! — понял Тихон Никитич. Остановил коня. Поднял гильзу, глянул в небо. — Подарок мне бросил! — повертел перед глазами, потом по-хозяйски зажал в ладони. — Спасибо! Добрый будет черенок к подпилку!

Сибирь надежно укрыла величавшие ценности: в Тюмени в надежное здание бывшего реального училища тайно был доставлен саркофаг с телом Владимира Ильича Ленина (а в Москве по-прежнему нес почетную службу караул у Мавзолея), никто из нас, новосибирцев, не ведал, что в подвалах еще не открытого оперного театра хранятся сокровища Третьяковской галереи, а в Томске — реликвии Ясной Поляны, которые удалось спасти буквально в последние минуты.

Из Томска приехал ко мне один из хранителей музейных ценностей Н.Ф. Мурашов. Разговорившись о передовых колхозах, мы на следующий день отправились в Верх-Тулу. На собрании в «Политотдельце» Мурашов рассказал о ценностях, которые буду возвращены в Ясную Поляну после ее освобождения. Тучин распорядился, чтобы хранителям музейных ценностей в Томске собрали посылочку: мешочек пшена, кусок свиного сала и туесок меду.

А когда Ясная Поляна была освобождена, колхоз «Политотделец» принял участие в восстановление национальной святыни. В те дни на сушилке сушили хлеб — для Ясной Поляны. У амбаров веяли семенное зерно — для Ясной Поляны. В домах колхозников сушили сдобные сухари — для детей деревни Ясная Поляна. В школе укладывали в ящики тетради, карандаши, учебники — для яснополянской школы.

Н.Ф. Мурашов привез фотовыставку «Л.Н. Толстой и Ясная Поляна».

А агитаторы в те дни в домах верх-тулинцев читали отрывки из «Войны и мира». Лев Толстой, был всем по душе. А главное — ко времени.

И верх-тулинцы решили отправить в подарок яснополянскому колхозу триста пудов семенного зерна. К этому подарку я присоединил свою скромную книгу «Лето на полях». На ее обложке художник запечатлел обширное хлебное поле с золотистыми суслонами и всадника, отправившегося в объезд с ружьем за плечами. Имелся в виду все тот же непоседливый Тихон Никитич. Шмаков.

На отклик я, откровенно говоря, не надеялся: не до переписки, людям, восстанавливающим хозяйство, разрушенное фашистским нашествием.

Но вот пришло письмо в самодельном конверте, склеенном из серого листка бумаги. Заказное. Со штампом военной цензуры, как полагалось, в то время. От кого же? Почерк на конверте крупный, явно мужской, в какой-то степени напоминающий строчки из рукописей Льва Николаевича. Что там в нем?

Скорей-скорей читать, и Зина нетерпеливо оторвала краешек конверта, извлекла два листка, исписанных с обеих сторон. Читаем, подгоняемые радостью.

Эта переписка длилась долго, доказывая, что расстояние от Ясной Поляны до Новосибирска — дружбе не помеха…

«На-гора» — мой четвертый роман, оказавшийся многотрудным. Выше и вперед! — вот что я хотел сказать заглавием этой книги. Вперед, не взирая ни на какие препятствия и преодолевая любые помехи, чинимые противниками индустриализации Сибири. Многотрудным роман был для меня, а для читателей широкого круга, как видно, легким. Но сначала расскажу о его предыстории.

Я долгое время писал о людях Горного Алтая и мне требовался перерыв. Нужны были иные темы, другой круг людей труда, и я решил «перекочевать» в Кузбасс для освоения неведомого мне края. Для первого знакомства решил избрать Ленинцк-Кузнецкий. Там деятельные библиотекари к читательской конференции собрали сотни отзывов о моих книгах, выпустили, специальную стенгазету. Клуб был переполнен. Выступая с трибуны. Горняки для беседы звали к себе домой, обещали провести по забоям. И на следующий же день повели меня в шахту Емельяновскую капитальную, названную так в честь Емельяна Ярославского.

Но для более глубокого знакомства хотелось побывать на всех рудниках: пласты там разные и способы добычи во многом отличались. Во вторую поездку я отправился с Николаем Кудрявцевым, автором производственных рассказов. На шахтах Прокопьевска мы делились впечатлениями о Первом Всесоюзном съезде писателей. После читательских конференций побывали в гостях у двух горняков, в то время знаменитых ударников подземного труда, на следующий день спустились в их забои. Третью поездку я совершил вместе с поэтами Никандром Алексеевым, Ильей Мухачевым и Александром Смердовым в Сталинск, как называли тогда нынешний Новокузнецк, и в Осинники. Мы выступали в раскомандировках и спускались в каждую из шахт. А когда загремела слава Алексея Стаханова, наше издательство попросило меня написать очерк об одном из его последователей. Я поехал в Анжеро-Судженск, где рудник был открыт еще в годы строительства Великой Сибирской магистрали. Там уже прославился небывало громким рекордом Сергей Баннов. А шахтерские жены похвалялись:

— И мой бы мог так же…

— И мой. Только сделали бы ему рекорд.

У Баннова я прожил несколько дней, расспросил о жизни, начиная с его мальчишества, сходил с ним в забой. Дома — сразу за работу. А когда половина рукописи была готова, издатели попросили показать.